Российская политика в регионе Ближнего Востока, наверное, может считаться одним из самых заметных международных достижений Владимира Путина за последние годы. При относительно небольших вложениях материальных ресурсов и при минимальных боевых потерях Москве удалось превратиться из почти незаметного статиста на ближневосточной сцене в одного из главных действующих лиц, без которого сегодня нельзя решить ни одного крупного вопроса региональной безопасности. Российские успехи выглядят еще более впечатляющими, если сравнить результаты российской операции в Сирии с итогами интервенции США и их союзников в Ираке в 2003 г.

Очевидные российские достижения в регионе требуют какого-то объяснения. Некоторые наблюдатели полагают, что победы Москвы связаны с тем, что после не вполне удачной вовлеченности в Ираке, в годы администрации Барака Обамы США по сути отказались от новых интервенционистских акций в регионе, оставив после себя геополитический вакуум силы. Этот вакуум оперативно и без чрезмерных издержек для себя заполнила Россия.

Другое объяснение сводится к тому, что Кремль переиграл западных соперников за счет более высокого уровня экспертного сопровождения своей ближневосточной политики. В отличии от американских стратегов, российское руководство опираясь на высокопрофессиональное сообщество востоковедов, хорошо знающих и понимающих регион.

Третье объяснение –  главным преимуществом Владимира Путина была последовательность и неизменность его политики в регионе, снискавшая России если не любовь, то, по крайней мере, уважение не только со стороны ближневосточных партнеров Москвы, но и со стороны ее ближневосточных оппонентов. Западные страны, часто менявшие свои позиции по ходу развития ближневосточной драмы, в значительной мере утратили кредит доверия у региональных лидеров и политических элит региона.

Еще одно объяснение впечатляющим успехам Москвы находят в том, что, по контрасту с другими влиятельными международными игроками, Россия смогла сохранить конструктивные отношения практически со всеми сторонами ближневосточных конфликтов – с израильтянами и с палестинцами, с суннитами и с шиитами, с турками и с курдами, с Ираном и с арабскими монархиями Залива. Вероятно, эта особенность позиционирования России в регионе прямо связана с ее изначально маргинальным статусом на Ближнем Востоке: до начала «арабской весны» Россия не была обременена жесткими рамками тесных союзнических отношений с отдельными региональными силами, как, например, Соединенные Штаты. А потому Москва лучше подходила на роль «честного брокера» в регионе, чем Вашингтон.

Если это так, то по мере втягивания в ближневосточные дела Россия неизбежно теряет данное сравнительное преимущество. Особенно наглядно это проявляется в Сирии –  развитие ситуации в этой стране делает сохранение многочисленных «внутри-сирийских» балансов все более сложной задачей. Тем более, что с военным поражением террористического государства ИГИЛ у многочисленных игроков на сирийском поле исчезает общий враг, который ранее отодвигал на задний план их взаимные противоречия и конфликты. Башар Асад становится все более жестким и неуступчивым в диалоге с сирийской оппозицией, требуя по сути дела ее безоговорочной капитуляции. Иран, основательно окопавшись на сирийской территории, также все меньше склонен к компромиссам со своими оппонентами. Израиль, опасаясь роста иранского присутствия, усиления «Хезболлы» и опираясь на почти безоговорочную поддержку администрации Трампа, расширяет военно-воздушные операции в небе Сирии. Турция спешит закрепить успехи на западе и на севере страны, создавая буферную зону на сирийско-турецкой границе. Сирийские курды нервничают, не без оснований ожидая очередного предательства со стороны своих тактических союзников и партнеров.

Возникает вопрос – способна ли Москва надолго сохранить нынешнее статус-кво в Сирии, да и в регионе в целом, даже если сохранение такого статус-кво отвечает российским интересам? Логично предположить, что, что сохранение статус-кво в среднесрочной, а тем более – в долгосрочной перспективе маловероятно. Значит, Москве нужно искать такие решения ближневосточных проблем, которые позволили бы конвертировать нынешние военные успехи России в более устойчивое, пусть даже и менее явное и бесспорное политическое влияние в регионе.

Официальная позиция Москвы состоит в том, что оптимальным решением ближневосточных проблем было бы создание инклюзивной региональной системы коллективной безопасности. Такая система подразумевает ближневосточный вариант европейского хельсинского процесса 70-х гг.

Официальная позиция Москвы состоит в том, что оптимальным решением ближневосточных проблем было бы создание инклюзивной региональной системы коллективной безопасности. Такая система подразумевает ближневосточный вариант европейского хельсинского процесса 70-х гг. прошлого века, активную поддержку со стороны Совета Безопасности ООН и формирования регионального аналога ОБСЕ.  Возможно, такая конструкция, и была бы решением проблем безопасности региона, хотя стоит заметить, что в самой Европе эта модель не предотвратила украинского кризиса 2014 г. Однако, в обозримом будущем создание подобной системы не представляется возможным.

Во-первых, инклюзивная система предполагает обязательное участие в ней не только арабских, но и неарабских стран региона – Турции, Израиля и Ирана. Сегодня трудно представить себе, каким образом можно было бы достичь этой цели или хотя бы приблизиться к ней, особенно, в том, что касается интеграции Ирана в преимущественно арабскую систему.

Во-вторых, сам арабский мир остается глубоко расколотым трудно поддающимся какому бы то ни было объединению. Последняя наглядная иллюстрация – кризис в отношениях Саудовской Аравии с Катаром.  Кризис окончательно парализовал Совет сотрудничества арабских государств Персидского Залива (ССАГПЗ) –  организации, которая при других обстоятельствах могла бы стать ядром системы коллективной безопасности арабского мира. Еще менее для роль ядра подходит Лига арабских государств, институциональные возможности которой остается весьма ограниченными.

В-третьих, даже если удалось бы создать систему коллективной безопасности на Ближнем Востоке, не совсем понятно, как такая система могла бы эффективно противостоять угрозам и вызовам, исходящим от негосударственных игроков.  А именно эти угрозы и вызовы, судя по опыту последних лет, и станут все больше определять повестку дня безопасности Ближнего Востока.

Таким образом, коллективная безопасность в регионе пока остается недостижимой.  Существуют ли какие-то альтернативные решения, устраивающие Россию? Например, возможно ли создание на Ближнем Востоке региональной системы, основанной на гегемонии внешнего гаранта безопасности? Исторически для Ближнего Востока ничего нового в такой системе нет – регион всегда был зависим от внешних гарантов, будь то Оттоманская империя на протяжении многих веков, Великобритания и Франция между двумя мировыми войнами, США и СССР в период «холодной войны» или США в одиночку в конце XX-начале XXI века.

Понятно, что сегодня Россия сама по себе неспособна выступить в роли внешнего гаранта региональной безопасности – для этого у нее нет достаточных военных, экономических и политических ресурсов. А возвращение региона к региональной гегемонии США – вариант для России весьма сомнительный, с учетом нынешнего плачевного состояния российско-американских отношений.  Да и не проявляет сегодня Вашингтон особого желания вернуться к той активной роли, которую он пытался играть на Ближнем Востоке еще пару десятилетий назад.

Региональная система безопасности могла бы сложиться и вокруг регионального гегемона. Таким потенциальным гегемоном в случае Ближнего Востока является Саудовская Аравия (точнее, связка материальных ресурсов Саудовской Аравии и политических амбиций ОАЭ). Для России такой вариант был бы тоже крайне нежелательным, поскольку он потребовал бы от Москвы того, чего Москва делать категорические не хочет. А именно, – сделать выбор между Эр-Риядом и Дохой, между монархиями Залива и Ираном, между арабами и турками и пр. К тому же, как показывает продолжающийся кризис в Йемене, а также очевидный паралич ССАГРЗ, претензии Саудовской Аравии и ОАЭ на региональную гегемонию пока не имеют под собой достаточных оснований.

Еще один вариант будущей стратегии Москвы в регионе – сосредоточиться не на строительстве новой архитектуры безопасности на Ближнем Востоке, а на географическом сдерживании региональной нестабильности.

Еще один вариант будущей стратегии Москвы в регионе – сосредоточиться не на строительстве новой архитектуры безопасности на Ближнем Востоке, а на географическом сдерживании региональной нестабильности. То есть Россия и другие нерегиональные державы должны принять продолжение «арабской смуты» как историческую неизбежность и попытаться минимизировать негативные последствия этой смуты для других регионов мира. Но конкретно для России этот вариант тоже не годится. Если США и Китай находятся далеко от Ближнего Востока и могут попытаться как-то отгородиться от негативных последствий региональной нестабильности, то Россия (как, впрочем, и Европа) расположены слишком близко. Южный Кавказ, Центральная Азия и даже преимущественно мусульманские регионы в самой России тесно связаны с Ближним Востоком. Для Москвы нестабильность на Ближнем Востока – не только внешнеполитическая, но и внутриполитическая проблема, уклониться от решения которой Кремлю не удастся. Не говоря уже о том, что стратегическое «отступление» Москвы из региона привело бы к обнулению всех нынешних российских достижений на Ближнем Востоке.

Какими, в таком случае, могли бы быть основные принципы будущей стратегии России на Ближнем Востоке? Во-первых, Москва должна исходить из того, что ее роль в регионе – как и роль всех других внешних игроков, неизбежно будет ограниченной. В среднесрочной, тем более – в долгосрочной перспективе сохранить нынешний уровень российского влияния едва ли получится. И не потому, что Москву заменит Вашингтон, Брюссель или Пекин. А потому, что никакие внешние силы не способны не только определить, но даже существенным образом повлиять на фундаментальные социальные, экономические и политические процессы, развивающиеся на Ближнем Востоке с начала «арабской весны». Роль внешних игроков в любом случае будет маргинальной.

Во-вторых, нужно исходить из того, что между Россией, Китаем и Западом нет неразрешимых противоречий в отношении желательных сценариев развития событий в регионе. Все внешние игроки так или иначе заинтересованы в сохранении нынешних границ в регионе, в противодействии международному терроризму, в предотвращении массовых миграцией из региона, в недопущении распространения ядерного оружия на Ближнем Востоке, в экономическом сотрудничестве со странами региона и пр. В исторической перспективе разногласия между Россией и Западом предстают как тактические, ситуативные, а не стратегические. Это предопределяет возможности для сотрудничества в значительно более значительных масштабах, чем те, что мы видим сегодня.

В-третьих, на данном этапе развития ближневосточной драмы было бы непродуктивным искать какой бы то ни было универсальный рецепт разрешения региональных проблем. Более плодотворным выглядит поиск отдельных форматов для каждой конкретной ситуации. Например, в Йемене, стоящем на пороге гуманитарной катастрофы, главную роль могла бы взять на себя Организация Объединенных Наций. В Ираке роль внешних игроков могла бы состоять в скоординированной поддержке тех позитивных процессов в государственном строительстве и экономическом развитии, которые уже наметились. В Сирии, где пока продолжаются военные действия, но чувствуется общая усталость от бесконечной гражданской войны, внешние игроки могли бы сосредоточиться на содействии достижению политических компромиссов и изоляции политических экстремистов, чью сторону эти экстремисты ни представляли бы. В Ливии, где пока, судя по всему, конфликтный потенциал противостоящих друг другу группировок далеко не исчерпан, текущей задачей могла бы стать предотвращение эскалации конфликта – как горизонтальной (то есть распространения конфликта на территорию соседних стран), так и вертикальной (интенсификации боевых столкновений с увеличением количества жертв).

При всем значении ситуации на Ближнем Востоке для России, ближневосточный регион все же не является столь центральной проблемой для российской внешней и внутренней политики, как, скажем, Украина. А потому тактические и даже стратегические подвижки в российских подходах к Ближнему Востоку более вероятны, чем подвижки в некоторых других международных вопросах, разделяющих Россию и Запад сегодня.