Путин и популизм 

Вопрос о природе и эволюции российского политического режима, ключевым игроком которого был и остается Владимир Путин, может быть сформулирован следующим образом: является ли этот режим популистским и становится ли он более или менее популистским в последнее время? Мы сосредоточимся на первой части вопроса и попробуем наметить ответ на вторую часть, используя различия между российскими и западными критиками режима.

В отношении предполагаемого “популизма” Путина точка зрения изнутри или извне России оказывается решающей: квалификация путинского режима как популистского на Западе почти тривиальна, тогда как в России это достаточно редко встречающаяся оценка не только среди все менее многочисленных апологетов, но и, что для нас важнее, среди критиков режима. Простой поиск в Гугл дает на порядок больше ссылок по комбинации “populism – Putin”, чем по комбинации “популизм-Путин”. С учетом того, что ссылок на ключевое слово “Путин” гораздо больше, чем на “Putin”, асимметрия еще более выражена. Наконец, наиболее значимые и развернутые русскоязычные тексты, содержащие суждения о популизме Путина, оказываются переводами из западных СМИ.

Первый ключик к объяснению этой ассиметрии – цензура в России – должен быть отложен. Интернет в целом гораздо менее подвержен цензуре и роль подконтрольных АП сайтов там сравнительно не велика. Что более важно, даже явно критические российские авторы и издания редко обвиняют Путина в популизме. При этом в западных СМИ популизм Путина – устойчивое и убедительное клише. Итак, эта разница по всей видимости не есть прямое следствие цензуры, а значит российские независимые или критически настроенные наблюдатели не считают режим Путина популистским. Почему отечественные авторы проявляют столь странное равнодушие к  явному для иностранцев политическому пороку? Эта оптическая загадка может пролить немного света на природу действовавшего в России до осени 2011 года режима.  . 

Популизм Путина в западной прессе связывался с его часто агрессивной анти-американской или по-народному хлесткой политической  риторикой, направленной, как правило, на внутреннюю аудиторию в России (явнок исключение – Мюнхенская речь впрочем не такая стилистически характерная), с явно народным культом “альфа самца” и, наконец, с говорящими фотографиями Путина с голым торсом на обложках журналов. В существенно меньшей степени этот образ связан с риторикой раннего Путина, направленной против “олигархов”. Наконец, ключевой фактор – чрезвычайно высокая популярность Путина и рейтинги поддержки выше 70% как бы свидетельствовали для западного комментатора, что это результат либо жесткого авторитаризма, либо манипуляции и заигрывания с народом и иначе получен быть не может. Почему эти  (или другие скрытые) факты в российской политической дискуссии не позволяют внутренним критиками режима говорить о его популизме как определяющей черте и даже просто замечать черты популизма? 

Очевидно, что каналы донесения своих сообщений до различных целевых аудиторий в России у Путина и его команд гораздо более разнообразны, в сравнении с каналами его воздействия на западных журналистов и аналитиков. Симметрично и внутренние критики режима имеют гораздо больше каналов получения различной информации о действиях властной группы. Иначе говоря, картинка путинского режима для российских наблюдателей более сложная и многосоставная, чем для внешних. Российские критики видят гораздо больше реальных политических и экономических процессов, включая те, что им специально не хотят рекламировать, и именно это оказывается более значимым для выделения главной характеристики режима. С другой стороны, режим может доносить до них гораздо более сложные сигналы и говорить на их языке посредством финансирования консультационных и  аналитических проектов в ведущих университетах и политических агентствах. 

В чем же упрекают Путина в России и почему для большинства российских аналитиков и обозревателей Путин не представляется популистом ? Ответ, как кажется, связан с одним существенным обстоятельством. Многие российские критики режима Путина видят в нем прежде всего лидера силовой и деловой олигархии, при широкой народной поддержке проводящего политику демонтажа остатков советского социального государства – скорее чем выскочку популиста, получившего популярность невыполнимыми социальными обещаниями вопреки интересам старой деловой и политической элиты. И если представление о том в интересах какой именно группы эстаблишмента прежде всего действует В. Путин разнятся (силовики, системные либералы, ближний круг кооператива “Озеро”, “Запад”), представление о нем как о лидере деловой, силовой и политической элиты по существу никогда не оспаривалось до октября 2011 г. По сути самой удивительной чертой путинского правление была именно убедительная конструкция социально-политического мира элит и общества, несмотря на серьезный раскол, вызванный арестом и осуждением Михаила Ходорковского. И помимо беспрецедентной экономической ренты от растущих цен на энергоносители и металлы, этот мир был обеспечен и чисто политическими методами. Один из соавторов этой новой политической риторики, Г. Павловский, говорил тогда о новом бонапартистском режиме.

Устойчивость режима после рокировки Путина с Медведевым существенна снижена потерей приличий и легитимности. Как мы писали сразу после рокировки, у действующего политика должно быть по существу убедительное (в рамках приличий) обоснование своей претензии на власть в общественных интересах помимо желания сохранять власть неопределенно долгое время. Такое обоснование у Путина было – порядок, возрождение уверенности в России, рост материального благополучия для всех. К концу первого срока президента Медведева общественные ожидания изменились и возникли новые запросы на правопорядок, справедливость, равенство перед законом, борьбу с масштабной коррупцией. Этот запрос был проигнорирован самим фактом рокировки и грубостью ее исполнения даже без попытки дать видимость ответа. От политики убеждения и силы режим перешел к политике силы. Именно эта потеря приличия означает конец социального мира эпохи 2000х. 

С 2012 года новым идеологическим ресурсом кадрово ослабленная команда Путина делает идейные (ценностные) расколы общества своим политическим ресурсом. При этом Путин противопоставляет запросу наиболее современной и активной части общества и эстеблишмента некоторый суррогат “подлинно народного” архаизма, попеременно активируя все ноты рессентимента в российском обществе (гомофобия, гнев против убийц детей, нелюбовь к москвичам и/или интеллигенции, анти-американизм, зависть к богатству, крайне лицемерная, но агрессивная православная реакция на современную культуру и т.п.), кроме, может быть, явного национализма и антисемитизма. Этот бронепоезд как бы стоит на запасном пути. 

В этом смысле, идет формирование и катализ нового запроса, направленного против современных форм общественной жизни от имени которого велась наиболее эффективная и убедительная критика режима (мем “Партия жуликов и воров” поставил крест на судьбе ведущей партии власти). Путин намеренно показывает эту угрозу, становясь впрочем уже не арбитром и примирителем, а явным организатором конфликта. Возможно, тайно надеясь вернуть себе место примирителя. Одновременно, режим начал явно использовать критику оппозиции как способ давления на расслабившуюся, коррумпированную и фактически неподотчетную ему политическую элиту. Эта игра на обострение конфликтов пока не встречает явного сопротивления, но это фундаментально более рискованный и непредсказуемый политический режим, чем режим “социального мира” 2000х. 

Это все более явное противопоставление части элиты и соломенного чучела архаичного и простого народа, полного рессентимента, кажется, лучше вписывается в классическое понимание популизма. Однако, это изменение вряд ли сделает термин “популизм” более популярным у российских комментаторов. Демонстрация “консервативной угрозы” эффективно сработала против ощущения идеологической гегемонии оппозиции, но не дает режиму реального устойчивого большинства. Этот популизм снова содержит сложные примеси и работает в неклассическом формате. С точки зрения  критиков режима, задача сохранения позиций старой “опричной” олигархии остается для Путина приоритетной, а его реальная популярность падает.