6 марта 2011 года в небольшом городе Даръа на юге Сирии местная служба безопасности задержала пятнадцать подростков, рисовавших антиправительственные граффити на заборах и на стенах домов. В ходе последовавших допросов, как утверждалось, подростки были подвергнуты неоправданно жесткому обращению и даже пыткам. Поскольку все задержанные принадлежали к известным в городе семьям, их родственники и друзья вскоре пришли к полицейскому участку с требованиями освободить заключенных. Полиция, не готовая к уличным протестам, открыла по толпе огонь на поражение; три человека были убиты, и ещё один позже скончался от ранений. На следующий день в городе началось массовое восстание против центральной власти, быстро перекинувшееся на соседние города и деревни.

Если бы тогда, в марте 2011 года, кто-то сказал мне, что и через десять лет гражданская война в Сирии будет по-прежнему продолжаться, я бы, наверное, не поверил. Гражданская война в США в середине XIX столетия длилась четыре года, гражданские войны в России и в Испании в XX веке растянулись соответственно на пять лет и на три года.  Но не десять же лет! Однако, как мы уже не раз могли убедиться, конфликты в XXI столетии имеют свою логику и динамику; они могут тянуться десятилетиями – то затухая, то разгораясь вновь, но так и не завершаясь окончательной победой одной из сторон. В этом смысле Сирия – не исключение, а скорее, очередное подтверждение правила, уже подтвержденного в Афганистане, в Сомали, в Колумбии и во многих других местах.  

Если бы тогда, в марте 2011 года, кто-то сказал мне, что и через десять лет гражданская война в Сирии будет по-прежнему продолжаться, я бы, наверное, не поверил.

Что стало бы с Сирией, если бы тогда, в марте 2011 г., силам политической оппозиции удалось быстро свергнуть режим Башара Асада и разрушить «вертикаль власти» правящих алавитских кланов в Дамаске? Если бы Барак Обама решился на масштабное американское военное вмешательство? Если бы Владимир Путин занял позицию нейтралитета? Стала бы Сирия вторым Тунисом, который до сих пор воспринимается многими как образец успешного транзита от авторитаризма к демократии в арабском мире? Или же Сирия оказалась бы второй Ливией, после свержения Маумара Каддафи погрязшей в бесконечной гражданской войне и фактически утратившей свою государственность? 

Однозначных ответов на эти вопросы уже никогда не получить. Успешный авторитарно- демократический транзит в Сирии в 2011 году представить себе можно лишь при очень большом напряжении воображения. Особенно, учитывая этническую и конфессиональную гетерогенность страны и масштабы накопившихся в ней к 2011 году проблем. Вероятно, после свержения Башара Асада Сирия стала бы не второй Ливией, а, скорее, вторым Ираком, вот уже почти два десятилетия пытающимся как-то оправиться от последствий «освободительной» интервенции США и их союзников в 2003 году. 

Тем не менее, грустный юбилей трагических событий марта 2011 г. – повод подвести предварительные итоги сирийского конфликт. Кто проиграл, и кто выиграл в ходе десятилетнего вооруженного противостояния? 

Кто проиграл, и кто выиграл в ходе десятилетнего вооруженного противостояния?

Проиграла, в первую очередь, сама Сирия. Как говорят арабы, «Египет – голова арабского мира, а Сирия – его сердце». Продолжая эту аналогию, можно констатировать, что в ходе сирийского конфликта арабский мир прошел через инфаркт миокарда. Около полумиллиона погибших. Более семи миллионов беженцев и вынужденных переселенцев. Почти полное разрушение экономики и базовой инфраструктуры. Некогда одно из самых успешных государств региона, Сирия превратилась в центр притяжения политических экстремистов и международных террористов, в универсальную площадку для выяснения отношений между иранцами и израильтянами, турками и курдами, шиитами и суннитами, русскими и американцами.

Более семи миллионов беженцев и вынужденных переселенцев. Почти полное разрушение экономики и базовой инфраструктуры.

Запад тоже проиграл. Попытки добиться смены режима в Дамаске и удержать либерально-демократический настрой сирийской оппозиции оказались в равной мере неудачным. Режим выдержал военное давление и экономические санкции, изоляцию в арабском мире и осуждение международной общественности. Оппозиция, со своей стороны, с годами все больше смыкалась с исламскими радикалами, не имеющими ничего общего с западными ценностями. Через десять лет после начала конфликта США сохраняют по сути символическое военное присутствие на северо-востоке страны, а Европейский союз даже не в состоянии определиться со своей новой стратегией в Сирии.

США сохраняют по сути символическое военное присутствие на северо-востоке страны, а Европейский союз даже не в состоянии определиться со своей новой стратегией в Сирии.

Следует ли считать победителем Россию? С точки зрения тактики – да. Успешная и относительно низкобюджетная операция российских военных быстро превратила Москву в главного внешнего игрока на сирийском поле. Но, насколько можно судить, у Москвы за пять лет непосредственного участия в сирийском конфликте так и не появилось стратегии выхода из сирийского конфликта. Степень влияния России на режим в Дамаске тоже остается открытым вопросом. Кто все-таки вертит кем – собака хвостом или хвост собакой? 

Степень влияния России на режим в Дамаске тоже остается открытым вопросом. Кто все-таки вертит кем – собака хвостом или хвост собакой?

Может быть, главный бенефициар – Турция? Создание буферных зон в Идлибе и на севере – безусловное достижение Реджепа Эрдогана. Но насколько Анкара действительно контролирует ситуацию в Идлибе? Этот незаживающий гнойник непосредственно на турецкой границе может прорваться в любой момент, залив своим содержимым соседние турецкие регионы.

Создание буферных зон в Идлибе и на севере – безусловное достижение Реджепа Эрдогана.

Наверное, есть больше оснований отдать лавры победителя Исламской Республике Иран. Иранское присутствие в Сирии носит стратегический и долгосрочный характер, за годы войны оно вышло на принципиально новый уровень. Возник коридор, связывающий Иран с Ливаном и Средиземным морем, расширились возможности Ирана оказывать поддержку «Хезболле» и оказывать давление на Израиль. Но никакое иранское присутствие в Сирии не изменит того очевидного факта, что Сирия была и остается преимущественно суннитской страной, в которой возможности шиитского Ирана неизбежно останутся ограниченными.

Возник коридор, связывающий Иран с Ливаном и Средиземным морем, расширились возможности Ирана оказывать поддержку «Хезболле» и оказывать давление на Израиль.

Если прошедшие десять лет не принесли Сирии долгожданного мира, то чего стоит ожидать от следующих десяти лет? Какой мы хотели бы и могли бы видеть Сирию в марте 2031 года? 

Начнем с того, чего, скорее всего, в обозримой перспективе не произойдет.      

Во-первых, восстановить территориальную целостность страны де-факто не получится, учитывая тупики в Идлибе и на курдском северо-востоке (не говоря уже об аннексированных Израилем Голанских высотах). Это, конечно, не значит, что вопрос о территориальной целостности страны снимается с повестки дня. При любом развитии событий нельзя допустить окончательного раздела Сирии. Такой раздел имел бы непредсказуемые, но крайне негативные последствия для соседних стран и для Ближнего Востока в целом.

Во-вторых, полного возвращения семи миллионов беженцев и вынужденных переселенцев уже не произойдет. Значительная их часть так и останется в местах нынешнего проживания на Ближнем Востоке и в Европе. На наших глазах складывается новая диаспора, которую можно уподобить диаспоре палестинских беженцев; она, несомненно, будет оказывать существенное воздействие на политическую жизнь ближневосточного региона, затрудняя процесс реинтеграции Сирии в этот регион.  

В-третьих, никакой масштабный план постконфликтной реконструкции Сирии стоимостью в сто или двести миллиардов долларов не будет реализован. В условиях пандемии и пока не преодоленного до конца экономического кризиса на такое предприятие просто нет финансовых ресурсов – ни в Европе, ни в Заливе. Финансовое положение потенциальных доноров, скорее всего, будет и дальше осложняться, а кроме того, у них будут появляться другие приоритетные задачи (например, восстановление Йемена). Золотой дождь над Дамаском не прольется, даже если Башар Асад исчезнет с политического горизонта.

В условиях пандемии и пока не преодоленного до конца экономического кризиса на такое предприятие просто нет финансовых ресурсов – ни в Европе, ни в Заливе.

В-четвертых, режим Башара Асада и дальше будет демонстрировать чудеса выживаемости на фоне растущих экономических проблем, новых санкций и продолжающейся борьбы за власть в самом Дамаске. Надежд на прорыв или даже на прогресс в Женеве очень мало, сирийский режим чувствует себя уверенно и не считает необходимым идти на уступки оппозиции и стоящему за оппозицией Западу. Вполне возможно, что режим сохранится в относительно неизменном виде даже и после того, как сам Башар Асад сойдет со сцены. 

Вполне возможно, что режим сохранится в относительно неизменном виде даже и после того, как сам Башар Асад сойдет со сцены. 

Если все это так, то на ближайшие годы в Сирии вырисовываются две задачи. 

Задача-минимум состоит в том, чтобы не допустить новой эскалации конфликта, гибели людей и дальнейшего разрушения страны. Это потребует не только сохранения, но и дальнейшего развития Астанинского процесса. Не потому, что этот процесс идеален, а потому, что ничего другого у международного сообщества просто нет. Сохранение статус-кво – звучит не слишком впечатляюще, но худой мир по-любому лучше доброй ссоры.   

Задача-минимум состоит в том, чтобы не допустить новой эскалации конфликта, гибели людей и дальнейшего разрушения страны.

Задача-максимум – мотивировать Дамаск на начало осторожных реформ – пусть даже пока чисто экономических. В конце концов, как Москва, так и Тегеран заинтересованы снижении своих издержек, связанных с их присутствием в Сирии. А это невозможно без повышения эффективности сирийской экономики, без последовательной борьбы с коррупцией, без перестройки судебной системы Сирии. Благоприятные условия для такого давления могут сложиться после сирийских президентских выборов, которые состоятся этим летом.

Задача-максимум – мотивировать Дамаск на начало осторожных реформ – пусть даже пока чисто экономических. 

За экономическими реформами может последовать контролируемая политическая либерализация или хотя бы более последовательная борьба против вопиющих случаев произвола сирийских силовиков. Со своей стороны, Запад мог бы создать дополнительные стимулы для такой эволюции, повысив гибкость экономических санкций в отношении Дамаска.